[Mummer]

Всё, к чёрту Олега, к чёрту Морену! Слишком долго цеплялась за них, ещё с той самое "розовой тетрадки" на ключике. Морена - я, Олег - Иван, хватит, надо рвать. Рвать; зубами, ногтями; рвать себя, чтобы содрать с кожи этот запах; вырезать свои глаза, ведь они помнят его лицо; сжечь эти старницы, сжечь карты, начать жизнь с чистого листа!
И не было никакой кармической связи, это лишь плод моей фантазии...

Он сидел на придорожном камне и рассеянно улыбался. Сельский дурачок, блаженный, один из тех, кого на праздники выводят в народ, вместо медведя с побитой жизнью и плетью шкурой. С натяжкой ему можно было дать лет двадцать с небольшим, если бы не сухие ремни мышц, что туго бинтовали видимый из-под драного рукава локоть, и повадки молодого и сильного зверя, ничуть не ослабленные безумием: в каждом его движении, будь то поворот головы в сторону очередного путника или приветственное помахивание босой ступнёй, виделась звериная раскованность. Быть ему «раскованным», если только снять с щиколотки пеньковую верёвку и убрать куда подальше зазывалу с забинтованной полотенцем головой.
Путников было много. Крестьяне, ремесленники, бароны, тати под личинами оных, наёмники, дезертиры, воины, циркачи-артисты, высокомерные колдуны и мешанные с грязью беглецы – все они спешили на ярмарку Урбана. Интересовались местным дурачком немногие: зазывала к вечеру притомился, и его голос, обычно зычный и гулкий, умолк совсем.
Пылила по тракту бесконечная, живая, дышащая лента-змея и окунала хвост за окоём. Над ней, вздувшейся пыльной трубе, высился остроконечный, высокий Урбан и загораживал собой заходящее солнце. Насыпной холм приподнимал город ровно настолько, что бы вершины леса казались воздушной опорой ему.
Он всё ещё глупо улыбался, но в свете догорающего заката улыбку было не разглядеть. Немногочисленные уже путники лишь видели два точно выжженных на фоне неба силуэта – его и зазывалы, и слышали голос:
- Вы не знаете, кто я? Моё лицо вам знакомо?
Большая часть его не замечала вообще, сочла за придорожного, наглого вора, другие останавливались и, чтобы сбросить с плеч накопившуюся за долгие дни усталость, потешались над дурачком.
- А вон, на доске с объявлениями твоя морда углём нарисована.
- Да, похож, похож… За него золотом дают!
- Золотом?!
Улыбка становилась шире, а в глазах играла надежда:
- Вы меня видели, да? Где?
- На виселице, - буркнул однозубый, сморщенный старичок с высоты проезжающих мимо розвальней.
Ехидно косясь на немого сторожа с забинтованной полотенцем головой, они бросали в угнездившуюся между его ног миску пяток медных монет и продолжали путь.
Эти люди уходили, приходили новые, и так до самой темноты, когда в Урбан опасались въезжать те, кого можно ещё было назвать людьми. Ночью окрестные дороги оказывались во власти головорезов.
Зазывала потянулся, ухнул и похлопал дурачка по спине. Звук получился гулкий.
- Ну что, подойник ты мой, идём, - зевнул он. – Денёк сегодня плохой выдался… Нажраться не смогу…
Блаженный мягко соскользнул с камня на траву и развязал узел на щиколотке. Подхватил верёвку и всё с той же рассеянной улыбкой протянул смятый, перекрученный клубок. Зазывала, щурясь в непроглядной осенней тьме, нащупал этот комок.
- Морда твоя прохиндейская, - буркнул он. – Сколько раз говорил: сворачивать надо! Ух, я тебя…
Мужчина несильно замахнулся, и жёсткая прядь прошлась по щеке дурачка. Тот не стал уклоняться, только улыбка сползла с губ и глаза мокро заблестели. Суставчатым пальцем он потёр переносицу и, резко вскинув голову, обернулся. Недалеко всхрапнул конь, ещё один ответил ему глухим фырканьем. Дурачок сипло вздохнул.
- И они меня не знают.
Сердце у зазывалы ухнуло в пропасть, но он нашёл силы крикнуть:
- Отзовись, если не варвар! – и добавил шёпотом: - Не стой столбом, бери что-нибудь!
Крик получился скомканным, смятым, как моток верёвки, которой он только что ударил дурачка. Мужчина торопливо стянул с головы пёстрое полотенце и швырнул наземь, но конец его крепко обмотался вокруг руки. Он с рычанием испуганного пса сдёрнул наглую ткань, и из её складок высунулся кинжал, заботливо обмотанный тряпкой. Блаженный поднял с земли сучковатую ветку.
Они ждали.
Взвизгнул там, на дороге, конь, и звякнула сбруя. Кто бы там ни был, он хранил напряжённое молчание. Зазывале казалось, что из темноты на него смотрят два хищных глаза; глаза с волчьими зрачками…
Дурачок, уловив общее напряжение, лишь пожал плечами. Крикнул ей, темноте с волчьими глазами:
- Если не варвар, отзовись!
Такому весёлому, задорному голосу ответил бы кто угодно, но дыхание у мужчины спёрло. Ему привиделась стая, с ощеренными в угрюмом оскале клыками и серебристыми полосками кинжалов.
Сбруя звякнула ещё раз, сильнее, и давящую тишину прорезал слабый голос:
- Мы идём с миром, варвары – с войной.
Мужчина глупо усмехнулся, заслышав родной столичный выговор. Акцент был, но слишком незаметный, чтобы обращать на такую мелочь внимание. Он заткнул нож за пояс и выхватил у дурачка палку. Сухо треснуло под кованым каблуком дерево.

Comments

[MidnightSun]

Это ты писала?

[Mummer]

да... новое начало, если можно так сказать

[MidnightSun]

Красиво. Но слишком уж много непонятного.

[Mummer]

MidnightSun в смысле? что, к примеру?

[MidnightSun]

Так загадочно, что малопонятно. Просто все в общем. Малопонятно о чем. Но красиво.

[Mummer]

MidnightSun благодарю))